11:10
Москва бескрайняя.
Он провелся по черному глянцевому крылу двери:-Новая. Проделала сюда большой путь к нам, прежде чем начать возить. В моем детстве таких машин не было, пожалуй, похороны на ОАЗ были тогда отличным выбором, лучше чем нести гроб на руках из деревни на самую окраину.Моего деда довезли по сырой дороге, после дождя, до ближайшей кочки. Далее фура буксовала, и я помню, как самые силтные мужчины толкали её, вытяшивая, казалось бы, из под земли, - бархатные белые занавески красиво стекали за окнами, отливали цветом слоновой кости и не позволяли солнцу слепить глаза. В салоне было тихо и нога мягко ступала,будто я шел по ковру. Ещё тогда я не знал, что значит марка "BMW", и почему у отца это вызывает такую гордость. Я не зхнал цены вещам, но если бы узнал, какое состояние стоит любое из таких шествий, сразу бы вспомнил про "Ритуал" с его пластиковыми венками в полный рост, платными парковками и мусорными баками с собственной эмблемой. Автоматы с газировкой, кофе, приветливая флористка с кольцом на безымянном пальце, выставленные под галерею гранитные плиты-я пока не умел находиться в таких местах, и, собственно, не был. Москва, по словам папы, должна была мне открыться прямо сейчас. Ведь это он предложил мне доехать до его работы на катафалке - гробовозом водил его близкий друг, и было бы странно, если когда-нибудь, хотя бы даже в шутку он не предложил бы нас прокатить. Отец воспринимал шутки жестко, резко смеялся, скалился. Его смешки были короткими, обрывистыми. Будто он никогда не хотел лишаться своего мрачного лица, и от того не считал нужным улыбаться искренне, улыбаться нежно. Наверное, его лицу подошло бы доброе начало, а между тем на фото он всегда заставлял меня "не пугаться", "стоять ровно", "стоять серьезно".
Мы ехали под громкие разговоры о делах домашних, о работе. Иногда мне казалось, что про меня забыли: я сидел тихо и рассматривал в полу тонкие железные траншеи. Больше всего меня привлекало окно: там была жизнь. Мы ехали по вылизаным дождем, дорогам, подпрыгивали до небес на эстакадах. Дома как разноцветные полосы, растягивались на весь путь. Очень много магазинов, каких-то заведений. Через окно я улыбнулся девочке. Она меня не видела, стоило подумать, что это синее небо, темная трасса-все под фильтром тонированных окон.
-Я уверен, что все её "подруги" - прямая отмаза к тому, чтобы меня не видеть. Более того, я подозреваю её в связях с кем-то еще, - от этих слов мне стало мутно и неприятно. Водитель был сальный, раздувшийся от жизни человек. Думая сейчас, я смекну, что гроб на такого вышел бы достаточно широкий.
Мы ехали под громкие разговоры о делах домашних, о работе. Иногда мне казалось, что про меня забыли: я сидел тихо и рассматривал в полу тонкие железные траншеи. Больше всего меня привлекало окно: там была жизнь. Мы ехали по вылизаным дождем, дорогам, подпрыгивали до небес на эстакадах. Дома как разноцветные полосы, растягивались на весь путь. Очень много магазинов, каких-то заведений. Через окно я улыбнулся девочке. Она меня не видела, стоило подумать, что это синее небо, темная трасса-все под фильтром тонированных окон.
-Я уверен, что все её "подруги" - прямая отмаза к тому, чтобы меня не видеть. Более того, я подозреваю её в связях с кем-то еще, - от этих слов мне стало мутно и неприятно. Водитель был сальный, раздувшийся от жизни человек. Думая сейчас, я смекну, что гроб на такого вышел бы достаточно широкий.
09:17
Новолуние.
Внимательно осматриваю со сна впалый пах: свет луны чертит с лобка полосу. Цвет голубой кости вплетается в крашеные кудри. Левая и правая подвздошные зоны в первый день должны отдавать легкой зеленью. Постепенно пятна окоймляют живот и замыкаются. Сосудистая система смерти- венозная сеть разлагающихся эритроцитов. Стрелами и молниями, переплетениями и углами стекается с боков. Все то, на что идет давление, где плоть соприкасается с плоскостью, расползаются мраморно-бурые круги. Со мной все хорошо; полупрозрачная кисть тянется к окну, собирая в ладони ночной свет.
Веселей трава. Дурман по пояс. Замело снегами, и не вдохнуть.
Сухостой-трава,зеленый побор, чернеющий идол, и желтый забор.
Металлический иней, кулак полный снов, глазами в небо,в зеркальность зрачков.
Крик зенитных птиц, да зимний покос. Где-то в поле, стоит в полный рост.
Кто-то смотрит, и не продохнуть.
Весна наступает, наступая на грудь
Сухостой-трава,зеленый побор, чернеющий идол, и желтый забор.
Металлический иней, кулак полный снов, глазами в небо,в зеркальность зрачков.
Крик зенитных птиц, да зимний покос. Где-то в поле, стоит в полный рост.
Кто-то смотрит, и не продохнуть.
Весна наступает, наступая на грудь
На губах остается тонкая полоса, по нёбу тянется вязкий, залегающий глубоко в горло, волос.Странное послевкусие с легкой отдушкой,проходящее через носоглотку, замыкая круг запахов и ощущений у лица. Невозможно избавиться сразу, единственный вкус, оставающийся так отчетливо для восприятия на протяжении времени. Ширмой ложится и стекает со лба, оглаживает скулы и впадшие щеки-так странно в этом мире, в котором нет ничего. Мир без запахов-это Мир с картинки, отдаленный и безучастный. Самые яркие, пронзительно оглушающие моменты делают прокол- и серое полотно растекается перед глазами, давая предметам запахи. Так ненадолго и потрясенно, с сопровождением жадного вдоха. Извращенная жажда распробовать закрытое, зарытое и недосягаемое, трескающееся изнутри. Смрадящее изнутри, идущее от легкого касания по самое горло;можно сделать шаг сквозь границы дозволенного,чтобы стопить себя в вязком болоте подступающего ужаса. Быть может, просто замешательства, но пока старательно прочищаю между зубов, пальцами провожу до рвотного рефлекса;удушающие толчки, выводящие вязкую слюну со сведенной челюсти.Так нелегко избавиться от того, что вдохнул, так невозможно извергнуть то, чем насытился,и так легко сойти с ума, умирая от вновь подступающей жажды.
Следы глубокими, кровавыми щелками, с полукругом контура. Эти плечи, блестящие масляным отливом, сплошь испещрены борьбой с собой,ногтями поддевавшие когда-то теплую сведенную плоть.В желтом свете лампы её блекшие волосы размывают светящийся контур лица,и когда пробираешься пальцами сквозь жесткие пряди,еле видимый нимб размывается , оставляя золотистый силуэт с моего резкого движения. Меня коробит, не позволяя её как можно лучше уместить у себя на коленях,каждый жест с её замершим миром подобен рывку, и если бы я мог, я бы оцепенел бы также, попытаясь немного подглянуть за тем, на что она смотрит застывшим зрачком.С потолка, по бокам, смыкаясь к центру, на нас светят горячие лампы, пытаясь оживить тебя теплом хоть на пол минуты, но ты оказываешься куда настойчивее-заставляешь меня вновь понимать и разбирать холод послушного тела. Возможно, именно эта податливость мне-наш компромисс.
13:42
О Детстве.
Продолжая серию записок от несуществующего человека.
Меня родили в молодой семье. Мои родители поженились недавно: мама приехала из Нефтеюганска, её забрал отец. Они переехали ближе к центру, где заработок был лучше, но до Столицы было все также далеко. У моей мамы простое имя и простая фамилия. Тем не менее своего внебрачного ребенка она хотела назвать необычно. Почти внебрачного. Брак случился сразу, когда мой папа понял, что она беременна. Под венцом она уже носила меня - то беспокойного, то бесконечно тихого.Мама ещё ни раз за мою жизхнь припомнит мне, что порою забывала свое положение. Я был легок. Тем временем ей было всего шестнадцать. В дальнейшем я проявлял куда больше неудобства им обоим : чрезмерная требовательность и строгость отца рождала во мне противоречие. Он старше матери - ему 25.Для себя он был уже давно созревшим, и был всегда самым старшим семье. Также он рано получил первую белизну на висках.Сухостью я пошел в него, глаза же достались от мамы.
Стоя в коридоре и собирая вещи, я часто смотрел и видел, как он стоит сзади меня, и мы смотрим в одно отражение :"Ты только учись" - говорил он, а уже после детского сада я упирался ногами в пол, чтобы не идти в первый класс. Я навсегда хотел остаться с ними, и не понимал, зачем мне уходить, если учиться я могу дома. Так во второй учебный день я впервые узхнал, что такое ремень, и какое это ужасное ощущение-не сидеть ровно. Тем не менее я полюбил учиться.Перво наперво я полюбил природу: волосы у моей мамы были как пшеница. Все в этом Мире напоминало о ней: и ясное небо, и горячий песок, ракушки под блестящим течением реки. А для нее я всегда был тонкой, нагнувшейся к воде, ивой. Возможно мое имя и предопределило все мои интересы:я занимался растениями и жуками, ловил бабочек и подбирал птиц.Мама всегда помогала мне, она привила бережливость к живому. Она научила меня слышать дыхание жизхни.
Пускай отец возил с собой мать, однажды все стало по-другому. Он ездил на заработки, и неделями мы оставались одни. В двухкомнатной квартире, сумерках дня, моя мама выглядела блекло в салатовых стенах. Занимая себя готовкой, она забывала обо всем: и только я, бегая вокруг,утешал её. Мы были лучшими друзьями, ведь кроме меня у нее не было никого.А позже отец вернулся к нам.
Меня родили в молодой семье. Мои родители поженились недавно: мама приехала из Нефтеюганска, её забрал отец. Они переехали ближе к центру, где заработок был лучше, но до Столицы было все также далеко. У моей мамы простое имя и простая фамилия. Тем не менее своего внебрачного ребенка она хотела назвать необычно. Почти внебрачного. Брак случился сразу, когда мой папа понял, что она беременна. Под венцом она уже носила меня - то беспокойного, то бесконечно тихого.Мама ещё ни раз за мою жизхнь припомнит мне, что порою забывала свое положение. Я был легок. Тем временем ей было всего шестнадцать. В дальнейшем я проявлял куда больше неудобства им обоим : чрезмерная требовательность и строгость отца рождала во мне противоречие. Он старше матери - ему 25.Для себя он был уже давно созревшим, и был всегда самым старшим семье. Также он рано получил первую белизну на висках.Сухостью я пошел в него, глаза же достались от мамы.
Стоя в коридоре и собирая вещи, я часто смотрел и видел, как он стоит сзади меня, и мы смотрим в одно отражение :"Ты только учись" - говорил он, а уже после детского сада я упирался ногами в пол, чтобы не идти в первый класс. Я навсегда хотел остаться с ними, и не понимал, зачем мне уходить, если учиться я могу дома. Так во второй учебный день я впервые узхнал, что такое ремень, и какое это ужасное ощущение-не сидеть ровно. Тем не менее я полюбил учиться.Перво наперво я полюбил природу: волосы у моей мамы были как пшеница. Все в этом Мире напоминало о ней: и ясное небо, и горячий песок, ракушки под блестящим течением реки. А для нее я всегда был тонкой, нагнувшейся к воде, ивой. Возможно мое имя и предопределило все мои интересы:я занимался растениями и жуками, ловил бабочек и подбирал птиц.Мама всегда помогала мне, она привила бережливость к живому. Она научила меня слышать дыхание жизхни.
Пускай отец возил с собой мать, однажды все стало по-другому. Он ездил на заработки, и неделями мы оставались одни. В двухкомнатной квартире, сумерках дня, моя мама выглядела блекло в салатовых стенах. Занимая себя готовкой, она забывала обо всем: и только я, бегая вокруг,утешал её. Мы были лучшими друзьями, ведь кроме меня у нее не было никого.А позже отец вернулся к нам.
Аккуратно продолжаю косметический шов. Здесь труднее. Кожа расплывается прохладной инертной тканью,она противодействует, она не скользит.Не такая гладкая, и запах у нее совсем другой.Мне её жаль. Было бы ещё жальче, пролежав бы она тогда вдали от меня;изврат, ошибка, вопиющая жестокость над человеком. Но я здесь, и нам спокойно. Её родители смотрят мне в глаза;я не могу отвести взгляд. Во всём в ответе я, но мне не стыдно.Животное непонимание. Но между тем, вдруг они представят её без моего участия, и убедятся, что я пришел, чтобы позаботиться о ней?
В пустой комнате мы одни. Вновь звенящее одиночество с тошнотным чувством, тает под руками каждый предмет, и вязкий воздух берет меня за лицо.Скорбь,какого ты вкуса? У неё нет оболочки, она сыпется сквозь пальцы серым песком, порошит глаза и остается на зубах. Как хорошо, что я отверг её, и всё, что от меня осталось <...>
В пустой комнате мы одни. Вновь звенящее одиночество с тошнотным чувством, тает под руками каждый предмет, и вязкий воздух берет меня за лицо.Скорбь,какого ты вкуса? У неё нет оболочки, она сыпется сквозь пальцы серым песком, порошит глаза и остается на зубах. Как хорошо, что я отверг её, и всё, что от меня осталось <...>
Комментарии (3)
02:56
----
Украду твое тело
Поднесу к холодной воде
Ты-созданье прекрасного
Ты мой лучик во тьме.
Но прежде всего я полюблю,
Твои хололные руки, кудри каштаном,
Загадочный взгляд, размытый туманом.
Ты мое чудо, воплощенье мечты,
Больше, чем тело,
Мы в Вечной любви.
Поднесу к холодной воде
Ты-созданье прекрасного
Ты мой лучик во тьме.
Но прежде всего я полюблю,
Твои хололные руки, кудри каштаном,
Загадочный взгляд, размытый туманом.
Ты мое чудо, воплощенье мечты,
Больше, чем тело,
Мы в Вечной любви.
Невероятно приятно видеть людской отклик.Пусть даже и бессловесный.Для меня крайне важно не говорить в пустоту,находить людей,которые тоже чувствуют что-то.Я обещаю в первую очередь себе,что буду писать без зазора и оглядок,что не буду жалеть о своей искренности,которую вкладываю в каждую строку.Иначе же этот путь будет бессмысленным.Да,мне трудно начинать,но я зхнаю,что если буду идти до конца-я найду смысл.Однажды мне приснился Сон.Он был настолько важным для меня,что я не смог его рассказать,кроме как одному человеку.Я нарисовал его,но не смог показать.Я помню его,словно отдельный день из своей жизхни.Один день,который спас меня.Словно предупреждение,источающее любовь.
Комментарии (1)
"Пардон за ошибки; Моя первая публикация, которая посвящена персонажу по имени Наив. Я решил написать немного о его жизни и о непростом окружении."
Я, как ребенок, на мгновение забегал в ванну, чтобы потрясенно увидеть свою находку: она, лежащая, выглядела бесподобно, но едкий запах не давал мне быть рядом. Где-то на периферии я мог подглядывать за ней, смотря через дверную щель, одевая очки задерживая дыхание. Убийственное желание лечь с ней. Я закрыл коридор и все двери, под все существующие зазоры-по мокрому полотенцу. Таковые у меня всегда были для подобного случая, я готовился к этому большую часть своей жизни. Теперь, засыпая и работая в одной комнате, лишившись возможности спать, нормально есть и видеть солннчный свет, я испытывал большее счастье. Это была не просто удовлетворенность-те люди, которые обитают снаружи, не поймут моей цели. Им чужды мои чувства, и мне никого нельзя впустить сюда. Входная дверь закрыта на все обороты, и с ужасом я вскакиваю по ночам проверять её. Как бы долго я не описывал протсходящее со мной и моей женщиной, нашим отношениям стояла угроза стать короче, чем обычно. Эти дни тянулись вечно, пока однажды мне не позвонили с угрозами. Вновь невероятная ненависть. Я не был рожден, чтобы убить кого-то, но мне казалось, что это единственная возможность остаться одному хотябы на время.
Держал их на пороге и не пускал, дальше я слабо чего помню. У меня начался припадок, коих раньше я не видывал. Казалось, все было в моей крови, я цеплялся ногтями отчаянно за косяк и рвался, пока меня тщетно пытались скрутить в полусидяще-смиренное положение. Я помню, как под их взглядамр она разлагалась, и пусть этот отрывок моей истории описан как личностные переживания, относящиеся больше к быту, нежели отношениям, но именно её восприятие окружения меня волновало больше всего. Последнее же, что я видел, как метался из угла в угол, пока по наитию не нащупал борт ванны. Кромка с желтоватым налетом уже была подо мной, мои глаза сжигали ядовитые пары,но увидев в мутной пелене её расстройство, я кинулся. Какого цвета были эти глаза? Какого цвета были её ногти, как пахла её шея? Я не зхнал о ней ничего. Наше одиночество, наше бесконечное молчание. Никогда не смог бы позхнакомиться с ней при жизхни. Любовь во всех своих живых красках пренадлежала не мне, но все её урывки, комки и попытки я отдавал этой чудесной женщине. Я так много упустил. Глубокое сожаление нахлынуло на меня, и мне казалось, я попусту потратил отведенное нам время. Мне не за чем было класть её в ванную, надеяться, что это заполнит пустоту. Наша встреча оказалась не такой уж и длинной.
Крепкие руки больно берут меня за плечи, ничего не происходит. Я не окунаюсь в желтую воду, но лицо мокрое от слез. Уже немой, но эти руки выдавливают из меня мычание, боль. Заставляют биться, и в конечном счете я падаю в свою же постель.
Друзья пришли. Будут заставлять наводить порядок.
Я, как ребенок, на мгновение забегал в ванну, чтобы потрясенно увидеть свою находку: она, лежащая, выглядела бесподобно, но едкий запах не давал мне быть рядом. Где-то на периферии я мог подглядывать за ней, смотря через дверную щель, одевая очки задерживая дыхание. Убийственное желание лечь с ней. Я закрыл коридор и все двери, под все существующие зазоры-по мокрому полотенцу. Таковые у меня всегда были для подобного случая, я готовился к этому большую часть своей жизни. Теперь, засыпая и работая в одной комнате, лишившись возможности спать, нормально есть и видеть солннчный свет, я испытывал большее счастье. Это была не просто удовлетворенность-те люди, которые обитают снаружи, не поймут моей цели. Им чужды мои чувства, и мне никого нельзя впустить сюда. Входная дверь закрыта на все обороты, и с ужасом я вскакиваю по ночам проверять её. Как бы долго я не описывал протсходящее со мной и моей женщиной, нашим отношениям стояла угроза стать короче, чем обычно. Эти дни тянулись вечно, пока однажды мне не позвонили с угрозами. Вновь невероятная ненависть. Я не был рожден, чтобы убить кого-то, но мне казалось, что это единственная возможность остаться одному хотябы на время.
Держал их на пороге и не пускал, дальше я слабо чего помню. У меня начался припадок, коих раньше я не видывал. Казалось, все было в моей крови, я цеплялся ногтями отчаянно за косяк и рвался, пока меня тщетно пытались скрутить в полусидяще-смиренное положение. Я помню, как под их взглядамр она разлагалась, и пусть этот отрывок моей истории описан как личностные переживания, относящиеся больше к быту, нежели отношениям, но именно её восприятие окружения меня волновало больше всего. Последнее же, что я видел, как метался из угла в угол, пока по наитию не нащупал борт ванны. Кромка с желтоватым налетом уже была подо мной, мои глаза сжигали ядовитые пары,но увидев в мутной пелене её расстройство, я кинулся. Какого цвета были эти глаза? Какого цвета были её ногти, как пахла её шея? Я не зхнал о ней ничего. Наше одиночество, наше бесконечное молчание. Никогда не смог бы позхнакомиться с ней при жизхни. Любовь во всех своих живых красках пренадлежала не мне, но все её урывки, комки и попытки я отдавал этой чудесной женщине. Я так много упустил. Глубокое сожаление нахлынуло на меня, и мне казалось, я попусту потратил отведенное нам время. Мне не за чем было класть её в ванную, надеяться, что это заполнит пустоту. Наша встреча оказалась не такой уж и длинной.
Крепкие руки больно берут меня за плечи, ничего не происходит. Я не окунаюсь в желтую воду, но лицо мокрое от слез. Уже немой, но эти руки выдавливают из меня мычание, боль. Заставляют биться, и в конечном счете я падаю в свою же постель.
Друзья пришли. Будут заставлять наводить порядок.